greenbat

Хочется рассказать про карниз, поэтому придется признать, что на кухне у меня нет занавесок, гардин или - это нежное волнуемое ветром слово - тюль! Его тоже нет. Строгое, аскетичное окно. Поздним вечером напоминает Черный Квадрат, только прямоугольный и с белыми перекладинами. Так вот отсутствие занавесок немного смущало, потому что как-то в жж была целая дискуссия, в которой домашние хозяйки хрипя грызли друг друга за горло, и катались по земле в грязи, и с помпой пронесли на шестах головы тех, у кого окна антично оголены. А я женщина беззаботная, наблюдала за дискуссией со стороны, и мир в семье мне важен, поэтому интуитивно представляла, в какую депрессию может вогнать мужа и сына возня с карнизом, и предпочитала смотреть в нагое окно. Но подсознательно все же, видно, страдала.
И неделю назад купила. Ну, просто не удержалась. В роскошных ярких подсолнухах - сменю, в конце концов, Малевича на Ван Гога, он мне ближе по мироощущению. Мимо шла, а они там зазывно подмигивают желтыми распущенными глазами. Карниз тоже заказала.

И вот сегодня утром дочь торжественно объявила:
- Так! Будем вешать занавески! Мальчики, отправляйтесь в магазин за карнизом! Вот квитанция!
Муж закивал и быстро-быстро ушел на работу.
А Митя зазевался и не успел скрыться, поэтому мы всего лишь раз семнадцать ему напомнили, он всего лишь раза три заперся в туалете, раз десять огрызнулся и медленно-медленно побрел в магазин. И медленно-медленно вернулся. Без карниза.
Смотря на нас с большим раздражением.
- Я забыл квитанцию.
Забрал квитанцию и ушел. Вернулся. Без карниза. Вы полотно Брейгеля "Мизантроп" видели? Там есть надпись "Так как мир столь коварен, я иду в траурных одеждах". Брейгель выгнал бы своего натурщика в толчки, чтобы писать мизантропа с моего сына.
- Я взял не ту квитанцию.
И ничего смешного. На третий раз он все принес, и даже нужного цвета и размера, и все шурупчики и разные деревянные и металлические штучки были на месте. Из-за них все и вышло.

************

- Фигня вопрос, - бодро сказала дочь, жестом Василисы Премудрой высыпая на покрывало карнизные запчасти, похожие на много-много обглоданных косточек. - Сейчас я его быстренько повешу.
- Ты думаешь... - протянула я, с подозрением глядя на кровать, напоминающую угол в пещере доисторического жителя.
- Ха! - дочь гордо выпрямилась. - Я теорию вероятности сдала в два счета, а ты сомневаешься в такой ерунде!
Митя, который теорию вероятности знает смутно, между тем крадучись пробрался к компьютеру и затерялся там среди воинов воркрафта.
А мы стали вешать карниз. Я взяла инструкцию и с выражением прочитала: "Закрепите опоры кронштейнов на стене с помощью дюбелей и шурупов".
- Дюбелей? - удивилась дочь. - Каких еще дюбелей? Вешать карниз с помощью дембелей - это понятно. Но что такое дюбеля?!
- Вот дюбель! - важно сказала я, доставая толстенькую пластмассовую палочку.
- А что с ним делать?
- По-видимому, его нужно вбить в стену.
Дочь посмотрела на меня строго:
- Ты что, больная? Как можно эту толстую пластмассовую хрень вбить в стену? А главное, зачем?!
Мы решили прочитать следующую рекомендацию в надежде, что все прояснится. Я взяла инструкцию и немного упавшим голосом продолжила: "Зафиксируйте крепления второй направляющей на кронштейнах с помощью шурупов". Мы тяжко задумались. Еще немного попрепирались на тему - нужны ли дюбеля в домашнем хозяйстве, тут Митя неосторожно пошевелился в своем углу и я зашипела:
- Ты мужчина или где?! Иди сюда немедленно!

Он подошел и тоже уставился на винтики. Таня вопросительно показала дюбель. Брат смущенно почесал в затылке:
- Я их видел в стене... Но не понимаю, как они туда попадают. Давайте для начала просверлим дырку дрелью.
Митя ушел за дрелью, а Таня села на кровать в окружении злокозненных дюбелей и упрямо забормотала:
- Делается дырка... маленькая... Хорошо. Делается маленькая дырка. Нет. Делается дырка не очень маленькая. Но зачем же этот чертов дюбель?! Сюда идет гвоздь. А вот это сюда... Зачем это сюда идет? Черт! Вот это шурупы, а это дюбели... То есть наоборот. Ну зачем, зачем они нужны! Почему нельзя просто ввинтить шурупы в стену!

(Между прочим, когда вы будете вешать карниз и полезете в яндекс за инструкцией, будьте морально готовы, вбивая запрос "Как повесить карниз". Потому что первая же выскочившая подсказка милосердно предложит вам паллиатив, который покажется самым желанным: "Как повеситься".)

Наконец, когда Митя принес дрель, я села на стул и стала наблюдать, как дети крутят ее в руках и рассматривают с разных концов с видом папуасов, нашедших кремниевое ружье.
- Мама, - возмутилась дочь, - вместо того чтобы думать, что ты первый грузинский космонавт и напишешь классный пост, лучше спроси в жж, зачем нужны дюбеля!
Я пошла спрашивать. Вот видите, до сих пор спрашиваю.
Таня между тем пришла на кухню с дрелью наперевес, забралась на стремянку и грозно пообещала:
- Щас я сделаю дырку... и посмотрим, что будет дальше.
Говорят, в таких случаях нужны победитовые сверла. Это что-то вроде булатных мечей. Но у нас оказалась победитовая стенка. Таня поколупала пальцем крошечную дырочку, в которую нельзя было бы засунуть даже карликовую дрозофиллу, не то что дюбель, и раздраженно позвала брата.
Митя честно посверлил две секунды и потребовал принести ему плавательные очки, мотивировав это тем, что ему в глаз сыплется пыль. Нацепил очки, отчего стал похож на сварщика, но и очки не помогли. Проклятая дырка глубже не сверлилась. Мы хотели одолжить у соседа ласты, но его дома не оказалось.

Когда мне стало казаться, что карниз лучше использовать для прыжков c балкона с шестом, а занавески в качестве изящного летнего палантина, дочь сказала:
- Ладно. Мама, не волнуйся. Вечером придет Ксюша. Ксюша - мегамозг. Она учится на филологическом в универе. Она античную литературу в два счета сдала. У Ксюши все получится.

Задушевная подруга Катька поведала занятную историю. Очень поучительную. Ей история занятной, правда, не кажется, тишайшая обычно Катька в процессе рассказа играла желваками, что твой Рембо, злобно сверкала диоптриями, да и словарь ее активный заметно расширился по сравнению с прошлыми нашими встречами.

У нее есть мама Нина Ивановна. Точно такая же тихая и очкастая, бывшая учительница начальных классов. Мама живет в малюсеньком городке Кинешме, читает по вечерам Тургенева, смотрит научные передачи и оживляет застенчивую пенсию доходами от репетиторства (о господи, кому?). И вот с год назад кто-то там, наверху, решил внести в ее жизнь разнообразие. В один прекрасный день в дверь раздался звонок. Тургеневская старушка доверчиво открыла дверь… и обнаружила на пороге ташкентского родственника, которого не видела лет сорок.

- Ниночка! Ты меня пустишь? Я приехал. Хочу жить в России.

 Свежеобретенный родственник просочился в квартиру, после чего произнес монолог. Его можно сократить до одной фразы: «Я к вам пришел навеки поселиться». Напуганная бедственным видом родной крови Нина Ивановна повела эмигранта из Узбекистана на кухню, кормить собственным ужином и поить чаем.

- Но как же так, Саша? – недоумевала она. – Ведь у тебя была квартира.

- А я ее поменял, - бодро ответил Саша. – На машину.

- Но позволь, где же ты собирался жить?

- Мне очень машину хотелось, - потупился страдалец.

- А где же машина?

- Разбилась…

Так он и остался. Нина Ивановна не могла выгнать человека на улицу. И собравшийся консилиум родственников – ее сын, невестка и внуки – пережив первый шок, тоже закивали – они не могли выгнать человека на улицу. А поскольку ни получать пенсию, ни устроиться на работу без прописки он не мог, она его… да, именно, – прописала. Ей никто не подсказал, что прописать можно временно, и она прописала его на постоянку.

У нашедшего в резиновой Кинешме приют Саши при себе не было в буквальном смысле ничего – даже сменных трусов. Впрочем, вру – у него была одна судимость. Нина Ивановна вздохнула, пересчитала свои накопления и повела его на рынок, одевать-обувать.

 Катька, до которой история вселения Саши дошла по телефону, даже обрадовалась, что мама будет жить не одна. Ну мало ли что – а тут мужчина в доме. Защитник. Она все собиралась съездить в Кинешму, познакомиться, да все дела, в библиотеке фондами надо заняться, сын двойку по биологии принес, у мужа гастрит обострился. Матери она, конечно, периодически звонила. Сведения поступали скудные, но не тревожные. Впрочем, однажды Нина Ивановна не выдержала и простонала в трубку: «Катя, боже, как он неразвит! С ним совершенно не о чем разговаривать!» На работу родственник не спешил устраиваться, хотя со временем удалось его куда-то пристроить. С обретением работы он и загрустил. Бедная экс-учительница начальных классов снова пересчитала накопления и повела загрустившего Сашу кодироваться. Раз… другой… третий… На третий раз родственник, возмущенный таким назойливым вмешательством в его личную жизнь, Нину Ивановну смачно обматерил и прибил. Старушке было совестно беспокоить дочь. Сыну она, правда, начала было жаловаться, но он, недослушав, махнул рукой: «Мама, у тебя возраст. Ты слишком близко все принимаешь к сердцу».  Нина Ивановна прикусила губу и замолчала.

 Только через пару недель Катька, которой не понравился по телефону голос матери, вытянула из нее эту информацию. Она взяла в библиотеке несколько дней за свой счет и рванула в Кинешму. Когда мать открыла дверь, Катька испугалась – та отощала килограмм на пять. Как оказалось, в комнате рядом с кухней смотрит телевизор Саша, а смотрит он его постоянно, поэтому старушка попросту перестала ходить на кухню. И Нина Ивановна начала рассказывать. Когда она наконец заплакала, Катька метнулась по квартире, как пиранья. Заскочила в Сашину комнату – это оказался крупный мужик вполне здорового вида – и заорала так, как не орала никогда в жизни.

Причем орала она следующее:

- Ты, блядь, гнида, знаешь, откуда я приехала?!! Я приехала из КРИМИНАЛЬНОЙ СТОЛИЦЫ!!!

Обомлевший родственник молча открывал и закрывал рот.

Обрушив на него запас ненорматива, скопленный за всю жизнь, и напоследок уже севшим голосом взвизгнув: «Собирай вещи!», Катька, этот Чип и Дэйл в одном лице, протерла запотевшие очки и ушла варить не менее обомлевшей матери кашу.

Ужасно хочется закончить на этом историю, но у нее есть продолжение.

 И снова в квартире собрался семейный консилиум. Родственник сидел притихший, каялся и иногда жалобно повторял: «Я ведь вам не чужой!» Впрочем, напомнить, что он тут прописан, он тоже не забыл.

Катьку осторожно увещевали.

- Куда же он пойдет?

- Мы не можем выгнать человека на улицу.

- Ведь он же нам родственник.

- Катя, ты же интеллигентный человек.

- Да выпнуть его к чертям собачьим! – взорвалась монструозная библиотекарша. – Вы что, с ума посходили тут все?

- Да, но он здесь прописан…

- Я здесь прописан… Я ведь вам не чужой…

 Выждав, когда интеллигентная родня разбредется, и оставшись в квартире один на один с Сашей, Катька погребла его под рассказами о криминальной столице и о том, что с ним сделают ее многочисленные друзья бандиты (очевидно, посетители библиотеки), если он не уедет. Контент она брала в основном из "Крестного отца" Пьюзо. Одновременно она посулила ему бесплатный билет до Ташкента и отступных.

- Злые какие здесь люди, в России, - расстроился Саша. – И Кинешма ваша говно. Лучше я в Ташкент поеду.

Но и это не конец истории. На следующий день выяснилось, что выписать Сашу вот так сразу – невозможно. Такие у нас гуманные законы. Прописать можно – а выписать фиг. И Катька поехала домой, убедившись, что на время выписки Саше снимут комнату. Уже дома она узнала, что там он запил, его выгнали, и теперь он снова живет у Нины Ивановны на ее иждивении. А выписываться и уезжать в Ташкент не хочет – он ведь им не чужой.

http://semiurg.livejournal.com/194327.html
Сразу скажу - с инвективами в адрес учителей не согласная я. Эта их идиотская реакция - от беспомощности, бесправия и постоянного унижения. Но главное - от беспомощности. Родителям тем не менее надо уметь правильно реагировать и учить этому своих отпрысков. Каждый выбирает, что ему ближе. Я постоянно талдычу сыну, что если учительница орет и делает глупости - будь снисходителен. Будь снисходителен, черт тебя дери, потому что ты мужчина, а она женщина. Ты - мужчина. Кроме того, они устают, у них действительно тяжелая неблагодарная работа. Будь милосерден. И за десять лет мне ни разу не пришлось заниматься арбитражем между ним и учительницами. Но, как выяснилось, в жизни всегда есть место подвигу.

Два наших десятых класса с классными руководительницами подхватились и поехали в Рощино на базу отдыха. Ну, там, погулять, серых уток пострелять. Или вытравить из леса пятигорского черкеса. С горки покататься. Но у школьничков, этих молодых идиотов, - у них с собой было. А мам рядом, которые вовремя рявкнут: "Брось каку", - не было. Они скучковались по комнатам и после ужина... как бы это поделикатнее... употребили. Как в мультике - одну банку беру, на другую смотрю, третью примечаю - а четвертая мерещится. Выпили пиво, водкой отлакировали. Сыночка сразу благоразумно отключился, поймал, наверное, мои подозрительные флюиды. А оставшаяся компания активно поехала в Ригу. Особенно отличился один, у которого оказались слабые организмы. В ночь-полночь педагоги решили проверить, как там поживают детки, - и застали картину маслом "Школьники травят пятигорского черкеса". Травили они его и на кроватях, и под кроватями, и в чей-то рюкзак, и даже в шкафу умудрились затравить.

Педагоги заметались. А надо сказать, что Митькина классная - женщина-терминатор. В школе она обычно наводит порядок криком: "Клаа-а-асс! Встать! Сесть! Встать! Сесть!" Но в данной ситуации этот метод пришлось отмести как абсолютно непригодный. Она заставила взяться за тряпку самого крепкого (и поэтому невезучего), и на пару с русичкой стала выяснять, остались ли здесь еще не затронутые алкогольным цунами люди. Пытались растолкать и Митьку, но тот лишь смотрел на них взглядом месячного щенка.
Утром учителя атаковали позеленевших от излишеств юнцов, при виде которых вспоминались строки классика: "Мне теперь совсем не нужно тело в этой мертвой глуши". Особенно их раздражал мой отпрыск, который, выспавшись, чувствовал себя лучше других и в столовую пришел, как обычно, уткнувшись в книжку. Как специально, это был фрейдовский "По ту сторону принципа удовольствия".
- Козел! - резюмировала классная.
- Интеллигентишка! Сам знаешь какой! - подтвердила русичка.

У меня же зазвонил телефон. У сына был такой смущенный голос, что я сразу поняла - катание с горок удалось.
- Мама, - сказало дитя. - Нина Ивановна хочет, чтобы ты приехала на вокзал. Я напился, и она хочет тебя видеть.
- Ты что, - поразилась я. - даже на ногах не стоишь?! Тебя нужно забрать?!
- Нет, я в порядке, но она все равно хочет тебя видеть.
И он, как мог, обрисовал ситуацию.
Я положила трубку и повернулась к мужу:
- Сын напился, Нина Ивановна называет его козлом и хочет тебя видеть. Она будет с тобой говорить.
- Я не хочу, чтобы со мной говорила Нина Ивановна! - всполошился муж.
- Да я тоже как-то не очень...
Дочь подлила масла в огонь:
- Мам, думаю, ходить не стоит. Если она Митьку называет козлом, то как она назовет мать козла?
Мы решили, что побеседуем с педагогами потом. Как-нибудь попозже, когда страсти улягутся. И дня через три я потащилась в школу. Митька трусил рядом и поминутно извинялся.

Первые пятнадцать минут моего тет-а-тет с Ниной Ивановной прошли в одностороннем режиме. Когда она стала делать паузы, я горячо подтверждала: "Безобразие... Я с вами полностью согласна... Бессовестные... Ему очень стыдно..." Правду говорить легко и приятно. Но через полчаса пришла русичка, по совместительству классная параллельного класса, а за ней учительница музыки, которая тоже присутствовала на столь запомнившемся выезде, и я вспомнила про Варфоломеевскую ночь.

Сейчас передохну и напишу, чем сердце успокоилось.

Под вечер стала озираться вокруг - подарки есть, елка есть, шампанское есть... чего-то явно не хватало в этой жизни. Сначала думала - кота, но он нашелся на балконе, случайно закрытый вместе с развешанным бельем, - висел, зацепившись передними лапами за деревянный выступ на балконной двери, отчаянно скреб задними, громко гнусаво страдал и ужасными глазами заглядывал в теплую комнату. Впущенный, быстро отогрелся, тут же, как весь их кошачий род, обнаглел, надругался над бабушкиной елочкой и укатил миниатюрного Деда Мороза под холодильник. К этому моменту я вспомнила, чего не хватает - мандаринов. Буквально ощутила этот оранжевый смеющийся запах, вернее его отсутствие - даже в носу защипало. Оделась и побежала за мандаринами.

Странно, почему-то нигде и ни в ком в этом декабре не чувствуется новогоднего настроения, в окнах почти не видно украшенных елок в разноцветных огоньках, хмурые рожи сограждан наводят уныние, даже подростки не взрывают петарды... Как будто все забыли про Новый год. Вернулась с полдороги домой и из принципа надела белую шапку зайца, купленную вчера на Невском. Такие в детском саду на утренниках носят, с завязками. Посмотрелась в зеркало, развеселилась и уже в шапке зайца упрыгала за мандаринами, размахивая бодро торчащими ушами.
Так хотелось изменить мир, но единственными, кто заметил, что он изменился, оказались два серо-коричневых алкаша у помойки. Они перестали деловито плющить банки, остолбенело уставились, и один пихнул другого в бок: "Смотри, вон... вон... снегурочка!" - "Это не снегурочка, ёпть! Это же заяц! Забыл?"

Но в гастрономе все были настолько озабоченные и слегка даже озверевшие, что не вспомнили ни зайцев, ни снегурочек. Я купила мешок мандаринов, и вместо того чтобы убежать, опрометчиво потолкалась там минуты три. Меня немедленно охватило безумие домохозяйки - все вдруг показалось страшно нужным. Какая-нибудь хозяюшка, обдумывающая конструкцию селедки под шубой, накашляла в мою сторону, видимо. Я даже пакет гречки купила зачем-то и, совсем одурев, встала в очередь за морским окунем. А про тетку, которая торгует там рыбой, я уже как-то писала. Та, которую боится даже мороженая зубатка. И с тех пор она не изменилась. Даже еще больше орет. Рыба у нее обычно вся мороженая - чтобы не могла убежать, подозреваю. Только в этот раз поверх ледяных безголовых тушек слабо шевелили жабрами карпы - в ссадинах, слизи, мелких синяках, но безусловно живые, как последние партизаны. И вот мы все стояли, слабо шевелились вместе с карпами, продавщица злобно требовала мелочь и десятки, то и дело вытирая распухшие пальцы с остатком ярко-красного маникюра об мокрый фартук, обляпанный стеклярусом чешуи, впритык с прилавком стоял маленький кособокий столик, накрытый клеенкой, на ней стыл недопитый чай в захватанной кружке, а я пыталась представить, как эта тетка выглядела лет в пять... а в десять... а в шестнадцать... И мне это слабо удавалось, честно признаться.

А с другой стороны очереди подошел подсобный рабочий. Или грузчик, я не знаю. Такой корявый мелкий мужик, обычно подтаскивает ящики, разгружает машину, на подхвате, в общем. Однажды, помнится, в колбасном отделе раздался крик, мат, продавщицы рванулись из-за прилавка, хохоча и ругаясь, стали кидаться всякой дрянью - в углу металась крыса. Мужику сунули лопату, засыпали визгливыми советами по лучшему убийству крысы. Крыса замерла, дрожа усами. Он хмуро смотрел на нее. Кончилось тем, что несостоявшийся киллер осторожно посадил полуобморочного зверя на лопату и вынес на улицу, к помойке.
И вот теперь стоял возле весов, держа руки за спиной.
- Ну? - нелюбезно буркнула рыбница. - Чего надо?
Грузчик молча вытащил из-за спины нечто зеленое и пестрое. Продавщица медленно, пятнами, начала багроветь. Неверной рукой поправила обесцвеченную челку.
- Вот. С Новым годом, Света.
- Что - мне?
Он кивнул и поставил это зеленое на прилавок.
- С Новым годом.
Это был комнатный цветок. Хлорофитум. А на листьях висели новогодние игрушки из фольги.

На выходе из подземного перехода обычно торчат две старухи. Всегда вместе. Не попрошайки. Занимаются ненавязчивой коммерцией, разложив всякую ерунду - просвечивающие, словно накрахмаленная туалетная бумага, носовые платки, вязаные носки сомнительного цвета, облезлые значки времен застоя и иногда пластиковые одноразовые стаканчики с наскоро засунутыми в них хиленькими лапками комнатных цветов - разных, но владелица почему-то зовет все их без разбору "ваньками мокрыми". Старухи похожи между собой, как все обнищавшие старухи, только одна носит огромный пухлый мохеровый берет того же цвета, что и продаваемые носки, а вторая, совсем тощенькая, щеголяет в фетровой чалме. Днем видно, что когда-то чалма была фиолетовой. Товар она носит в древнем школьном ранце, на нем еще можно различить зайца из "ну, погоди".
Покупателей не находилось, народ шмыгал по ступенькам, не поднимая голов, и старухи вполголоса переговаривались. Старуха в чалме, на этот раз темнея подбитым глазом, хвалила боженьку, называя его почему-то в женском роде:
- Нет, не говори. Боженька мне помогла. Вася перепил, так ему худо было, ничего не помогало. А я прочитала молитву Боженьке, Вася и очистился. Так прямо пять раз подряд и очистился. Даже и сказал - мама, я, мол, очистился. Вот как Боженька помогла.
Ее собеседница неожиданно болезненно скривилась:
- Что же твоя Боженька - что же она... детям больным не помогает. Вон у соседки моей ребенок умирает от рака, уж и в больнице держать отказываются... Сколько она, бедная, мучается... Где же твоя Боженька?
Первая старуха заморгала и чуть не заплакала от обиды:
- Нет, это нет! Ты не это! Боженька - она же не всесильная! Она рак не может! А так - она помогает... Это рак только если! Это и врачи не могут!..
Старуха в берете вскинулась, хотела что-то ответить, посмотрела на соседку - и промолчала.

- Подождите, сейчас посмотрю, - сказал мастер и ушел куда-то в глубь комнаты. А я осталась ждать у окошка со своей цепочкой.
За мной стояла пожилая пара. Женщина осторожно тянула спутника за рукав:
- Ну пойдем уже. Ну хватит. Перестань, бога ради.
Мужчина с усилием пытался стянуть с пальца обручальное кольцо и упрямо бормотал:
- Нет, Верочка, ты не понимаешь. Надо его обязательно снять, даже, возможно, распилить. А то вдруг со мной что-то случится. Кольцо будет не снять, и меня так похоронят, с кольцом. А это же деньги, они тебе понадобятся. Надо его обязательно снять.
Жена смотрела на него грустно и устало. Потом поймала мой взгляд и отвернулась.

Молочная лапша все-таки сатанинское изобретение. После нее действительно надо долго отдыхать и щадить измученную пенками психику.

Ну вот. Больница мне очень понравилась. Там прятались от мира тихие люди, никто не писал статей, стихов и рассказов, никто не напрыгивал с вопросом, куда делся материал на пятую полосу и когда будет готов на шестую, иногда только приходили синие ангелы и собирали дань в виде документов. Я им тоже понравилась, потому что носила в сумке паспорт и полис, а также потому что молчала и мечтательно смотрела внутрь себя. Сначала, правда, все кушетки были заняты, но я нагло села в ногах у какого-то огромного мускулистого татуированного мачо с забинтованной головой. А когда мачо, жалобно покряхтывая, уполз в туалет писать, быстро-быстро легла на его место и закрыла глаза, вроде как я опять в обмороке. Не знаю, куда он потом делся, бедняга.

Ко мне потом, кстати, подходили врачи и заботливо спрашивали – не хочу ли я в туалет. Но я сразу раскусила, что просто новеньких некуда положить, и отрицательно мотала головой. Медики оказались не обидчивыми, перекладывать меня на пол не стали, измерили давление, отобрали немножко крови для исследовательских нужд, хотя и позадавали всяких нескромных обидных вопросов – вроде того ела ли я сегодня что-нибудь и чем вообще питаюсь. Я слабо, но гордо ответила, что пила на работе кофе и заедала его шоколадом, но они посмотрели на меня неодобрительно.

Тут привезли пациента лет шестидесяти, чрезвычайно активного. Он сразу принялся колбаситься по приемному отделению и изводить врачей болтовней, поскольку остальная клиентура осталась к нему безучастной, будучи на связи с космосом. «Сядьте! У вас инфаркт, сядьте, больной!» - отчаянно взывала дежурная врачиха. «Нет у меня инфаркта, - упорствовал он. – Выписывайте меня, бля, нафиг!» - «Сядьте сейчас же!» - «Я сам все знаю! Я вообще, бля, этот... профессор! Я профессор медико-академической хирургии! То есть этой... академико-военной медицины!»

Он так какое-то время попрепирался с медленно сатанеющей врачихой, а потом увидел меня. Профессору медико-академической хирургии, понятно, хочется обследовать больную с таким необычным, нежно-зеленым, цветом лица. И вот он подвалил кошачьей пробежкой, сел рядышком и задает специальные врачебные вопросы, все профессора так делают, если кто не знает. «Девушка! А вы тоже здесь? А в каком вы будете отделении? Какие у вас красивые глаза!»

Докторша возмущается: «Больной! Оставьте больную в покое!» А я, в принципе, не против, только смутно его вижу, как сквозь сито, но понимаю, что невежливо вот так лежа вести беседу. Мы все же жители культурной столицы, как-никак. Надо быть на высоте. Сконцентрировалась и села. Он обрадовался взаимопониманию и спросил: «А как вас зовут?» Я на него посмотрела... И меня стошнило. Очень неудобно получилось.
Потом видела, как он стоял в коридоре и огорченно рассматривал себя в зеркало.

Впрочем, мне незамедлительно стало лучше, а уж когда я оказалась в гастроэнтерологическом отделении и увидела знаменитую кишку – стало совсем хорошо, особенно развились бегательные функции. И врачи сразу это заметили, поэтому отпустили меня домой. Только велели не есть шоколада, соленого, копченого, пирожных, мороженых, жареных, а только молочную лапшу, белую булку с маслом и овсяную кашу. «Да побольше!» - крикнул вдогонку толстый хирург.

Крестовский остров, точно. Они стояли на платформе. В метро "Крестовский остров" на платформе. Муж и жена. Такие... ну, знаете, сто лет живущие вместе люди, у которых любовная лодка давно гниет потихоньку на привязи в тихой семейной заводи, обросшая ракушками словно бородавками. Но им уютно вместе и привычно. "Поставь чайничек, зайка", и телевизор по вечерам бормочет "для фона", обеспечивая обоим общение.
Впрочем, женщина была миловидная, лет тридцати семи, явно следящая за своей внешностью, на каблуках несмотря на венозную сетку под коленками, аккуратно подкрашенная, в открытом платье, обмотавшем бело-черными загогулинами рисунка еще стройную, но уже начинающую расплываться фигуру. Она озабоченно рылась в пакетах с покупками - стиральный порошок, жидкость для снятия косметики, однопроцентный кефир, мука, упаковка разноцветных прищепок для белья... Лысоватый муж читал развернутую газету, что-то там про Уго Чавеса. Вернее, пытался читать, поскольку жена все время стрекотала женское. Про детей, им ведь нужно покупать учебники к школе, и это так дорого, почти две тысячи, представляешь, Вовик. Про те крендельки к чаю, которые лучше купить в маленьком магазинчике на углу - а в "Ашане" одна дрянь и пересортица. Про упражнения от "галифе" и целлюлита на бедрах - их посоветовала Варвара, и они прекрасно помогают, особенно если обмотать ноги полиэтиленом. Вовик жмурился и терпеливо слушал, косясь в газету.

И тут их обошли две юницы. Обошли даже не то слово. Продефилировали. Проплыли. Воспарили. Золотистые, налитые, раздетые, длинноволосые, надменные... Цветущий вертоград. Причем раздетые в прямом смысле, на одной была всего лишь аляповатая набедренная повязка юбочка и лифчик от купальника, поверх которого болтались не то бусы, но то ожерелье из мужских зубов.

- Все же это не слишком красиво, да, Вов? Ну вот так ходить в одном лифчике в общественном месте, правда? Вот эта девушка... - начала женщина.
Спутник жизни окинул ее взглядом и хладнокровно переспросил:
- Которая? Эта? Юности которой ты сейчас позавидовала?

Никогда не видела, чтобы человек так быстро старел. Сразу стало очевидно, что лет ей не тридцать семь, а хорошо за сорок. Она ссутулилась и как-то съежилась. Грудь обвисла, а на шее появились складки. Лицо погрубело, сделалось злое, мстительное и... беззащитное.

Подошел поезд. Муж, который, кажется, уже пожалел о своих словах, укрылся в углу за газетой. Она села, вцепившись обеими руками в пакет. Невидящими глазами смотрела на сидящую напротив молодящуюся старуху. И плакала. Она плакала всю дорогу.

Как-то прихожу на студию и наблюдаю - сидит замдиректора, взмыленный весь, пузо свесил, глаза дикие. Оказалось, что у него сломалась машина. Но дело не в этом. Не знаю, почему он не взял такси, а решил слиться с народными массами. А только до работы замдир добирался на метро, а потом еще на автобусе, ибо весело шагать по просторам двух остановок в начальственную голову не могло прийти даже в бреду. Так вот он сказал следующее: "Однако! Побывав в метро, я понял, что до сих пор не видел настоящей жизни!" Думаю, и не нюхал тоже.
Что метро! Вот если бы он в нашем гастрономе на улице Бабушкина каждый день продукты брал... Там такая школа жизни...

Я в этом гастрономе, кстати, пыталась сегодня купить морской капусты. И уже держала ее в руках. Но тут с кряхтением проснулся внутренний корректор, зануда. И вместо того чтобы мирно заплатить и унести капусту с собой, я зачем-то стала читать то, что написано на банке. Там было название: "Асто лависта". А "бэби" не поместилось - баночка маленькая. Я с любопытством перевернула продукт, предположив, что производителем окажется дочерняя структура погребальной конторы "Милости просим", но нет. А зря. Был бы ряд товаров для клиентов с философским настроем: шпроты "Оревуар"... печень трески "Гудбай"... или, скажем, "Спартак - чемпион". Это если в Питере...
Вообще там было много разных продуктов, я как раз обнаружила банку с этикеткой "Хрен нежный", и в этот момент появилась новая покупательница.

Крошечная, прямо-таки микростарушка. Или даже нано. Наши те, которые у руля, наверное, хотели бы вывести наностарушек. Посыпал им крошек - и сыты.
Что-то в ней показалось страшно знакомым. Я присмотрелась и сообразила, что. Именно такое темно-зеленое пальто в черную клетку с цигейковым воротником, бесконечно ужасное, я носила в седьмом классе. И судя по состоянию цигейки, это было то самое пальто. Голова покупательницы пряталась в огромном синем капюшоне от мужской куртки, откуда она по-птичьи мигала глазами, словно карликовая сова из дупла.

Продавщица насмешливо протянула:
- О! Красавица моя пришла! Как здоровье?
Старушка широко улыбнулась, так что можно было убедиться, что из движимого имущества у нее остался один зуб. Остальные, видимо, лежали дома на полке.
- Так ведь как здоровье. Плохо. Прихватывает.
Продавщица нахмурилась:
- Не дуркуй! Не знаешь, что ли - как скажешь, так и будет. Скажешь "плохо" - будет плохо. Так как здоровье?
- Хорошо, - послушно ответила бабка.
- Вот и молодец. Как обычно, две? Твой-то как?
- Лежит... Говорит, вот помру, каждый тебя обидит. И плачет. А я ему - я себе палку куплю. Если кто обидит - я его палкой!

Продавщица сунула в пакет две сосиски, положила на весы.
- Десять шестьдесят.
Начала было выбирать из протянутой на ладошке мелочи и махнула рукой:
- Ой, иди уже со своими медяками.
Покупательница помялась, взяла прозрачный пакет с двумя розовыми сосисками и засеменила дальше.

- Девушка! Вы берете или будете тут вечность мозгами шевелить?!
Я смущенно вернула банку.
- Да еб же твою мать! - вдруг разразилась продавщица. - Еб твою мать!
Но это было сказано не в мой адрес.

Все мои френды знают, что я умная, красивая, в меру упитанная женщина в самом расцвете сил. Но главного обо мне вы не знаете. Я сама только несколько дней назад это узнала.
Причем мне даже не пришлось обращаться в городскую справочную службу. Нужно было лишь зайти в метро, встать у черных дверей и задуматься о недавнем посещении косметолога. Вспомнив, как мощная косметолог внушительно говорила: "Внимание... накладываем биоматрицу...", я испытала сильнейшее желание немедленно посмотреться в зеркало и достала из кармана плаща пудреницу. Маленькую старую синюю пудреницу, в которой пудры уже давно не было, а ценность представляло только круглое зеркальце. В зеркальце отразился испуганный глаз, немного расплывшаяся тушь и моя собственная щека. Биоматрица не отразилась. Я успокоилась, щелчком закрыла пудреницу и убрала в карман. И тут-то все и началось.
Стоявший справа пожилой сухопарый гражданин с ответственным лицом наклонился ко мне и прямо-таки проскрежетал:
- У нас в метро фотографировать запрещено.
"Наверное, все-таки осталась биоматрица", - озабоченно подумала я, но промолчала. Мало ли какие у людей бывают ассоциации. Но гражданин не успокаивался.
- Вы понимаете? У нас запрещено в метро фотографировать!
Я примирительно улыбнулась. Молча. И опять достала пудреницу - просто чтобы человек убедился, что все хорошо. И опять посмотрела, и опять захлопнула, и убрала в карман.
Бдительному гражданину, напротив, стало совсем нехорошо. Он протянул руку к остальным пассажирам и изумленно-возмущенно возопил:
- Фотографирует! А?! Опять фотографирует!
Пассажиры осторожно сохраняли нейтралитет. Мимо шла работница метро в синей форме.
- Товарищ! Обратите внимание! Здесь фотографирует иностранка! - взывал отчаявшийся гражданин.
Женщина мельком посмотрела на меня, ухмыльнулась и пошла дальше.
Услышав про иностранку, я обрадовалась. Подняла воротник черного плаща, сделала шпионское лицо и стала думать, что бы такого сказать по-английски, чтобы не разочаровать публику. Но, как назло, в голову лезло только "Бамбарбия киргуду", "Явка провалена" и "Где тут у вас план аэродрома".
Тогда я сказала:
- Это не фотоаппарат. Это передатчик.
И прошла в открывшиеся двери.