"Подстрочник". Интервью

Я приехал в Полтаву в краеведческий музей. Заранее из Москвы сказал, что могло бы понадобиться. Они все приготовили - золотые люди. Но не нашли гимназических фотографий начала ХХ века. А мне хотелось показать, как выглядели гимназисты и гимназистки той эпохи. Они говорят, мол, вы нас извините, дело в том, что в Полтаве были фашисты, и почти все архивы разгромлены и сожжены. Мы подумали, может, вам не так уж это необходимо. Но если нужно, дайте нам полдня и ночь, и мы попробуем поискать.

На следующее утро я прихожу рано, как договорились. Они выносят мне большую фотографию - единственную, которая сохранилась. Выпускной класс 1907 года. Я смотрю на него и вижу, что это выпускной класс Лилиной мамы, там ее снимок и фамилия. Мы просто потеряли дар речи. А если учесть, что на этой же фотографии была изображена ее одноклассница, которая потом оказалась в Париже (об этом идет речь в фильме), и я привез в Париж ее дочке и внучкам и правнучкам это фото, как тут не поверить в чудо?

Интервью с Олегом Дорманом. http://www.rg.ru/2009/07/07/lungina-site.html
Via new_avgur

Белая палата, крашеная дверь

У меня тут намедни кое-какие запчасти поломались внутри, так я поехала в больничку. И довольно быстро оказалась на операционном столе, где медики устроили вокруг джигитовку с блестящими инструментами. А предварительно моя докторша заглянула в палату провести беседу: как я дошла до жизни такой, зачем и почему, и что мне теперь за это будет. И это оказалась совсем молоденькая докторша, исключительно юная и прекрасная - мне с перепугу показалось, что лет двадцати. Вела она себя строго и внушительно, супила тоненькие светлые брови, а потом, когда стала писать что-то на бумажке круглыми буквами отличницы, я заискивающе сказала: "Какой у вас почерк красивый! Очень аккуратный, совсем не докторский". Она потеряла всю свою важность, несолидно взмахнула руками и засмеялась, показав скошенные резцы: "Ой, представляете, это у меня в четвертом классе мама две тетрадки порвала из-за почерка, так что я с тех пор научилась!" Правда, тут же спохватилась, опять насупилась и приняла прежний профессорский вид.
И вот, когда уже рядом суетился анестезиолог и моя докторша нацепила маску и шапочку, появилось какое-то местное светило необычайно грозной наружности. Светило ничего не говорило, но смотрело на все это событие ястребиным взглядом, так что у моей отличницы затряслись поджилки. Лучше бы он так не смотрел, потому что когда уже все вокруг поплыли в хороводе, последнее, что я подумала, было: "Ой, ой, хоть бы не получилось как с теми тетрадками!"

Впрочем, кажется, почерк у нее оказался хорош во всех смыслах (дай бог здоровья строгой маме), так что я довольно быстро оклемалась в палате и стала трепаться со своей соседкой, очень милой, только грустной. У соседки оказалась огромная опухоль, которую нужно вырезать, а раньше она ею не занималась, потому что папа лежал в хосписе. Соседке явно нужно было выговориться, поэтому про хоспис теперь я знаю много, а про людей еще больше, куда там Толстому с Достоевским. Самая поразительная история была про мужчину 54 лет, которого привезли в хоспис две дочери и жена. Они оставили его на кровати, написали на бумажке "Кормить обязательно", положили бумажку на папу и уехали. И больше не возвращались. Папа быстро и покорно умер через три дня, хотя я надеюсь, что надпись на себе он не прочел.

(Друзья, воздержитесь от испуганных восклицаний, у меня все в порядке, я уже скачу по дому и собираюсь на выставку Максимишина.)